И в то же время в Восходящих что-то было. В их растущей готовности следовать за ним и молчаливой уверенности в своих, еще, по сути, не испытанных возможностях. Это давало Джереду надежду. Они могли вызывать дождь и огонь и заставлять деревья расти. Необыкновенно, чудесно! Но, несмотря на все надежды, казначей постоянно испытывал тревогу. Потому что одно дело — заставить распуститься цветок, и совсем другое — преградить путь целой армии.

Харбан и Изенга опять повели их выше. На тропах внутри горы воздух стал холодным, а сами туннели — прямыми и ухабистыми. Им пришлось подняться по каменным лестницам и пересечь две глубокие пропасти внутри гор по узким мостам из камня и дерева.

Это были отдаленные края владений карку, и жестокий холод там, где закончилась тропа, послужил пугающим напоминанием о приближении дуса. Путь занял три дня. В эти дни Восходящие наконец перестали жаловаться на переходы и стертые ноги. Кован Васселис замкнулся в себе после того, как полностью осознал ужас увиденного и судьбу легионов, вступить в которые он готовился. Он большую часть времени шел отдельно от Восходящих. Кован почти ни с кем не разговаривал, даже с Миррон, не говоря уже об остальных.

Джеред на какое-то время оставил его в покое. Но когда путешественникам снова пришлось плотно завернуться в меха перед тем, как туннель вывел их к ледяному серому отверстию, он решил поинтересоваться настроением юноши.

— Восходящие могут убедить себя в том, что армия Джорганеша даже не настоящая. От них это слишком далеко, так что они способны игнорировать страдания отдельных людей. Но ты… для тебя это не так, верно?

Кован ответил не сразу. Ему было семнадцать лет — достаточно юный, чтобы никогда не слышать о разгроме армий Конкорда, не говоря уж о том, чтобы увидеть это своими глазами.

— Это меня ужасно злит. Они не понимают — и уже снова улыбаются. Все, что случилось… Кессиан и канцлер. Как они могут вообще это игнорировать? Это реальность, а им нет до этого дела!

— Это трудный урок, Кован, — отозвался Джеред. — Им есть до этого дело, но они чувствуют потребность спрятаться, отстраниться. Вспомни, их вырвали из привычной жизни, а многие из них гораздо младше тебя. Они все еще дети, несмотря на все, чему научились. Ты — мужчина. И воин. Не позволяй себе расстраиваться из-за их реакции. Скажи мне, что ты чувствуешь.

Кован оглянулся. Восходящие болтали между собой. Джеред научился не слышать исходившего от них постоянного шума, который разносился по туннелю, словно шорох и царапание крыс.

— Мне страшно, и я этого стыжусь, — признался он. — Гориан был прав. Мне действительно стало страшно вступать в легион.

Джеред остановился и махнул рукой, пропуская Менас и Восходящих вперед. Взяв Кована за плечи, он заставил юношу встретиться с ним взглядом.

— Бояться не стыдно. Не сомневаюсь, что твой отец говорил тебе об этом. Страх делает нас бдительными, помогает выжить. И тебе следует бояться вступления в легион и службы. Это трудно и опасно. Мужчины и женщины гибнут в боях. Смерть на поле боя красива в песне, но отвратительна, когда ты стоишь рядом с ней. Истинная отвага приходит тогда, когда ты признал свой страх, понял его и принял. Ты боишься смерти. Мы все боимся смерти. Но мы гораздо больше боимся того, что наша неудача может принести нашим родным и Конкорду. То, что ты признаешь свой страх, демонстрирует твою отвагу. Только глупцы отрицают страх. И глупцы всегда гибнут первыми. Ты молод и смел, Кован Васселис. И я горжусь и радуюсь тому, что ты со мной.

Лицо Кована осветилось улыбкой гордости и облегчения. Он кивнул и медленно выдохнул, так что воздух перед его лицом наполнился паром.

— Спасибо вам. Спасибо.

— Спроси у Роберто Дел Аглиоса, что происходит с ним даже сейчас после каждого сражения.

— А что?

— Просто спроси у него.

Снаружи ледяной воздух раннего утра обжег Джереду легкие. Солнце светило ярче, а снегопад, под который они попали, поднимаясь наверх, почти прекратился. К полудню наступит великолепный день позднего соластро. Туннель закончился узким карнизом, над ним в камне были выбиты ступени, ведущие к вершине, до которой еще оставалось несколько сотен шагов.

Перед ними в десяти тысячах футов внизу расстилались широкие равнины Атрески. Немалая часть их была скрыта тонким слоем облаков, но Харбан заверил, что солнце рассеет помеху. Они с Изенгой уже поднимались наверх, как будто бы обладали безграничной энергией, ноги карку уверенно ступали по обледеневшей поверхности.

В этом месте путников укрывал выступ скалы. Однако вершина была доступна ветрам, и они выли там, готовые сбить с ног и сбросить вниз. Несмотря на то что они давно находились в этих местах, воздух казался очень разреженным, и на лице Оссакера проступила мертвенная бледность.

— Тебе не стоит идти дальше, — сказал ему Джеред.

— Я и не собирался, — ответил Оссакер. — Мне просто хотелось вдохнуть горного воздуха.

— Ну, ты это сделал. А теперь возвращайся. И все остальные тоже.

Оссакер покачал головой.

— Мы все останемся здесь. И потом, я хочу вам помочь.

— Вот как? — Брови Джереда поползли вверх.

— Я собираюсь кое-что попробовать.

— Здесь, наверху? А это необходимо?

— Вы хотите, чтобы мы пробовали новые вещи. Вы так сказали на корабле. — Лицо Оссакера стало упрямым.

— Ну да. Но то был ураган, препятствие и огонь. Думаю, здесь для этого не место.

— Это не опасно. И поможет усилить наше зрение. Мы сможем подобраться ближе к тому месту, куда вы хотите заглянуть.

— Это получится?

— Получится, — заявил Ардуций.

Казначей пожал плечами.

— Отлично. Отлично. Только не теряйте осторожности, не упадите. И не переутомитесь. Мы здесь долго не задержимся. Менас, останься с ними. Кован, идем со мной. Я хочу узнать твое мнение.

Он увидел, как Кован улыбнулся, а Гориан нахмурился, и мысленно вздохнул. Джеред ткнул пальцем в непослушного Восходящего.

— Не вздумай убегать.

Подъем на вершину оказался утомительным и занял больше часа. Карку выбивали ступени в толстом льду и помогали преодолеть самые трудные участки, но все равно подъем был мучительно медленным. Ветер бил в лицо гораздо сильнее, чем ожидал Джеред, и ему пришлось опустить голову и пригнуться к земле. Позади него упрямо и решительно шагал Кован.

Сама вершина представляла собой небольшое покатое плато, на котором карку построили круглое каменное укрытие. Джеред и Кован с радостью влезли в него, ловя ртом воздух и протягивая руки к костерку, который Изенга разжег из припасенных веток. Пламя плохо горело в разреженном воздухе, но ощущать тепло было необычайно приятно.

— Наша самая высокая вершина вдвое больше, — проговорил Изенга. — Вы не добрались бы живыми до пика.

— Не обижайся, но я даже пробовать не стану, — отозвался Джеред. Он испытывал головокружение и слабость. Усталость и высота давали о себе знать. — Это укрытие — хорошая мысль.

— Без него наблюдатели замерзли бы.

Джеред вспомнил, зачем они сюда карабкались.

— Ладно, давайте с этим покончим. Покажите мне, куда следует смотреть, и дайте вашу лучшую увеличительную трубу.

Обзор открывался поразительный, на сотни миль. Даже без увеличителя — двух кусков стекла особой формы в деревянном корпусе — ощущение масштаба потрясало. Казалось, они видят весь мир. Однако чувство восхищения быстро рассеялось. Зеленые плодородные равнины Атрески были покрыты темными пятнами цардитских отрядов, растянувшихся на запад и юг. Пыль висела в воздухе, пути передвижения ясно различались и уходили вдаль, на север.

Джереду не удавалось увидеть приграничные оборонительные сооружения Гестерна. И о том, чтобы разглядеть Тирронское море, можно было только мечтать. Однако он ясно увидел, что карку правы. Цардиты двигались на запад, а не прямо на юг. И на марше находилось не меньше трех армий. Такую массу Гестерн остановить не сможет. Джеред отодвинулся назад, передал увеличитель Ковану и стал наблюдать за тем, как юноша рассматривает далекого врага.